Семейный уклад

15.12.2020

Семейный уклад

Детство

«Бог дитя дал…»
Рождение и воспитание детей было главной функцией крестьянской семьи, только в этом случае брак признавался настоящим и нравственным, а супруги угодными Богу. Только при наличии детей семья выполняла свою основную функцию — обеспечение преемственности знаний, опыта, культуры, нравственных ценностей, могла быть полноценной хозяйственно-производственной единицей.


Семейная фотография. Деревня Бор. Архив М.Ф. Сивцевой 1930-е гг.

В период подготовки к родам и при рождении младенца в крестьянской семье проводились особые обряды, будущая мать и её родные готовились к важному событию. В доме открывали сундуки, отпирали замки и развязывали узелки на одежде. Считалось, что это облегчит роды, и сопровождали заговором: «Как ходил Воспоть по Иерусалиму, видил страдавше жену по младеню. Отворяйтесь, врата мясны и костяны, ехать не князю и не княгине, а итти безымянному младеню. Как бы ты жыл, младень, мой, во матириной утробы и не крыкал и не вопел и матириных рук не просил, и так и вышол на белой свет, и не крици и не вопи и матириных рук не проси». Повитуха, принимавшая роды, заворачивала родившегося младенца в мужскую рубаху и передавала отцу.

 
Мужская рубаха. Экспозиция музея «В Начале было Слово». Фото Е. Мазилова

Статус отца в крестьянской семье был достаточно высок. Покрестить ребенка нужно было до сорокового дня, «имянаречение» младенца происходило по святцам. Крестил ребёнка священник в церкви или «в случае надобности в часовнях совершали обряд крещения младенцев, на что указывают хранящиеся там купели». Крестьяне сами при необходимости выполняли в своих «малых церквах» обязанности священников, от «великой нужды» крестили младенцев.

«Я тебя байкам качала, все заветы замечала…» 

В деревнях Кенозерья семьи были многодетные. «Как народится дитятко, матушка его в зыбку (люльку) уложит. Обыкновенно делал её сам хозяин. Подвесют её на очеп — длинну, крепку и гибку жердь. Полог подвешивали, чтоб дитя никто не обурочил (сглазил), да чтоб свет глаза не слепил и мухи к дитю не залетали. На дно зыбки солому уложат, сена, да тряпки. Сверьху кусок холста положут. Покрывали зыбку мамкиным сарафаном али юбкой, что носила она, ковды брюхатой была... от сарафану мамкой пахнет, младеня спокоен станет. Матушка колыбельку зыбат, да песни поёт. Под подушкой в зыбке принято было держать для оберега рукописную Молитву Честному кресту: «О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

Клавдия Федоровна Шишкина. Деревня Шишкина. Фото В. Нелаева

Со здравием младенцев связаны традиции почитания часовенного праздника во имя преп. Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы в деревне Бояринова. Полотенце с «заветом» — с вышитым человечком — по местному поверью относили женщины в часовню. 

Заветные полотенца. Фото Н. Чеснокова

Прежде всего, ходили женщины с заветами на рождение и здоровье детей. В исключительных случаях разрешался даже выкуп и использование святого заветного предмета из часовни для выздоровления ребёнка. 

«Дак чё на ухо попадё, то и моё…» 

В комплекс традиций, связанных с ранним детством (от рождения до трёх лет), входил богатый фольклорный репертуар, объединяемый понятием «поэзия пестования». Понятие «пестование» имело более широкое значение, нежели педагогическая народная практика. 

Пестование у жительниц Кенозера предполагало сопровождение «младеня» (дитя в первые часы) и «родущего» (так именовали ребёнка до крещения), а затем и годы жизни детей с соблюдением всех рациональных, бытовых, религиозных, обрядовых норм, принятых в обществе. Период «поэзии пестования» раннего детства составляют колыбельные песни, «байкалки», наполненные оберегающими младенца образами небесного мира: «У меня Оленька спит, будто свечушка горит…Богородица Мария, уложи дитя скорие!..» 

Игры в слова, в потешках и прибаутках формировали выразительность речи, знакомили малышей с первыми словами и понятиями. Бабушки и дедушки рассказывали детям «робячьи» сказки, «играя голосами»: из любимых кенозерских сюжетов — сказка об Иване-Дураке и Щуке, исполняющей желания, жительнице таинственного Кенозера. С раннего возраста крестьяне воспитывали своих чад в любви к окружающему миру: заклички и приговорки, обращённые к силам природы известны в детской среде, а также уважительное и бережное отношение к отчизне: «Святая Русь всем землям мати!» По вечерам, укладывая спать внуков, бабушки рассказывали им Библию: «Бабушки молились, каждый вечер перечисляли всех родных в молитвах, и нас заставляли молитвы учить. «Отче наш» мы все знали», — вспоминает Т.Ф. Новожилова (Калитина). 

В многодетной кенозерской семье бережно сохраняли «поэзию детства». Под одной крышей жило три-четыре поколения — молодые родители и «досюльные» старики и старухи — хранили и передавали детям свои «слова».


Семейное фото. Дед Фёдор Павлович, бабушка Анна Афанасьевна, Мария Андреевна и Александр Анатольевич Нечаевы с детьми. Деревня Екимова. Архив В.А. Мамедовой. 1960-е гг.

Дети также принимали участие в различных обрядах, имевших языческое или христианское происхождение. Одним из них были заклички весны и изготовление особого обрядового печенья — «тетёрок» — из плотного ржаного теста ко дню весеннего равноденствия — 21 марта. «Тетёрки» — ажурное печенье, свитое из тонких жгутов теста в причудливые узоры.

«Тетёрки» — праздничное печенье. Экспозиция музея «В Начале было Слово». Фото Е. Мазилова

Основной мотив узоров в тетёрках — это солнце: круги, спирали, лучи, свастики. В XIX веке при использовании подобных печений «закликали весну». В ритуальных действиях по закликанию весны дети пели песни — заклички: «Уж ты, солнышко, прикатаюшко, загляни-ка ты к нам в окошечко, загляни-ка ты к нам в окошечко, приголуби ты нас, замороженных, разбуди ты нас, заторможенных». В день «сорока святых» дети хвастались «тетёрками». С течением времени, магический смысл обряда, связанный со встречей весны был потерян, но обычай принял новые формы, тетёрки заняли почётное место в семье на свадебных и других обрядах. 

Развитие детей происходило и при помощи различных игр. Одной из игр, получивших широкое распространение в Кенозерье, была игра в «лодыжки» (настольную игру, в которой использовались кости от ног овец). Дети принимали активное участие в праздновании Рождества и Пасхи. Пение колядок на Рождество относится к одной из рождественских традиций, перешедшей из язычества. На Святки дети разных возрастов в Кенозерье переодевались в самодельные костюмы — «маскированные» ходили по домам, пели весёлые песни и получали за это в качестве награды сладости. Этот праздник проходит один раз в году, с 7 по 18 января. В колядках явно выражалось пожелание хозяевам радости, добра и здоровья, а также богатого урожая. Если хозяева негостеприимны, то их высмеивали, укоряли и шутили над ними. Во время празднования Пасхи только дети могли обходить дворы и собирать у хозяев яйца.
Значение загадок было велико в жизни кенозёр. При помощи загадок — весьма распространенного жанра кенозерского фольклора — взрослые кенозёры расширяли познание мира у подрастающего поколения. Рифмованная, затейливая форма стимулировала образность восприятия, любознательность и память. 

Воспитание детей — основа семьи
«Где строго, там и чёстно!» 

С ранних лет детям старались привить любовь и привычку к труду, без которой люди не могли бы выжить в деревне, где каждый день наполнен тяжелым физическим трудом. 

На сенокосе. Архив Н.М. Смолко.1960-е гг.

Привлекая к соответствующим возрасту и полу работам, «каждой трудности давали понемногу», поэтизировали труд, соединяли его сначала с игрой, а затем и с личной заинтересованностью в его результатах. Участию ребёнка в трудовом процессе всегда давали высокую оценку, но не перехваливали. Особое значение в трудовом воспитании имело общественное мнение с его высокой оценкой трудолюбия и порицанием лености, а также коллективы сверстников, в которых степень овладения трудовыми навыками выступала показателем половозрастной состоятельности, а при переходе в группу молодежи увеличивала брачную привлекательность. К 14–15 годам дети овладевали полным набором хозяйственных умений, необходимых для самостоятельной жизни.   

Труд определял и иерархию семейных отношений. Приносящим семье доход и пропитание признавался в деревнях Кенозерья, прежде всего, мужской труд, поэтому мужчина выступал и единственным собственником семейного имущества, основой которого была земля, и главным распорядителем в семье. При увеличении доли женского труда в малой семье, а особенно в хозяйствах крестьян-отходников, начала возрастать роль женщины-хозяйки, на которую кроме производственных функций в отсутствие мужа переходил контроль над денежными средствами, руководство в семье и право представительства на сходе. В обязанности матери входило нравственное воспитание детей. Именно с неё, как с главной воспитательницы, спрашивали за поведение дочери, воспитание сына старше 10 лет перекладывалось на отца. Мир и лад в семье строились на авторитете старших, уважении их и на беспрекословном подчинении младших старшим. Это относилось и к порядку отношений между детьми в семье. 

Свадебный обряд
«Сколько у нас в свадьбе слез да песен…» 

Помимо обучения, ребёнок перенимал нормы поведения в обществе, его готовили к переходу на следующую ступень взросления — созданию семьи. Молодёжь собиралась на гуляниях, на посиделках. В зимнее время гулянья в деревнях проводились в помещении, для чего как здесь говорят, "укупался" специальный дом: молодые люди договаривалась с какой-нибудь хозяйкой, чтобы она пустила их к себе. На девичьи собрания заявлялись парни и затевали игры и возню. «Ну, у нас говорят: "сидели", а не "гуляли". Вот я сажу, у меня эта прялка, я сажу, пряду, а у меня Федор приде, сядет и сидит. Как чего, так: "ангел!" — к окошку повернулись, поцеловались. Вот так. Так и все…» (А.Н. Пономарева, село Лекшмозеро). 

ЖЛекшмозерская вечёрка. Фото В.А. Попова

«Сидили» на бесёдах, посиделках с рукоделием (пряли пряжу) — парень сидел на коленях у девушки и целовал её. Если девушка решалась на замужество, то родители жениха посещали невесту и брали у неё в знак согласия залог, это называлось «за залогом».

 Просватавство
 «Вот вам залог — шёлковый платок» 

Свадебный ритуал играл очень большую роль в начале становления деревенской семьи. Свадьба начиналась с просватовства: родители жениха (чаще мать) и ещё кто-либо из родственников приходили к невесте и брали у неё в знак согласия на свадьбу залог (им могли служить головной платок, платье, юбка, кофта, шаль, деньги). После залога в доме девушки собирались подруги, чтобы помочь шить полотенца, которыми во время «просватовства» одаривали сватов. 

Сватами были родственники жениха, чаще всего отец и крестный. Во время сватовства жениха представляли не только сваты, но и вершник. Его отличали от других сватов подаренные от жениха и невесты и перевязанные «перекрест» полотенца. Ему, как старшему среди чинов и организатору, подчинялись все участники свадебного действия. 

Вершник. Олонецкая губерния. Архив Государственного литературного музея. 1920-е гг. 

В знак согласия отец и мать зажигали свечку у иконы, и все вместе пели перед ней совместную молитву. После молитвы невеста начинала причитать. Плач был непременным атрибутом обряда, поскольку считалось, что «не выплачешь за столом, дак потом станешь плакать за столбом!». За невесту роль подголосниц на свадьбах могли причитывать специально нанятые пожилые женщины, владеющие этим искусством, хранительницы бытовых знаний, крестьянских обрядов. 

Сватов сажали за стол, угощали, а затем «крестили». Подруги невесты выносили блюдо, на котором лежали полотенца, колоб и деньги. Каждому из сватов повязывали полотенце накрест через правое плечо. За это сваты дарили девушке деньги. Жениху же на тарелке преподносили ширинки (короткое полотнище ткани во всю ширину, платок, полотенце), под которыми лежал колоб. Крестному жениха преподносили «зайчика», сделанного из платка и подручных материалов (булавки, шпильки, иголки) и олицетворявшего девичью волю. «Со вечера бел заюшко по приволью скачет, со полуночи на блюде лежит». Его прикрепляли на шапку крестного, и в течение всей свадьбы он ходил с этим «заинькой» на голове. Все действо сопровождалось песнями, присказками и причетами.

«Заинька». Экспозиция музея «В Начале было Слово». Фото Е. Мазилова

«Бесёды», «вечеруха», «вечер»:  Вечерами от сватовства до венчания в доме невесты подруги помогали готовить приданое. 

День Венчания (День свадьбы) :«Тебе благословление на твою жись, отцово и материно». 

В этот важный в жизни любой девушки день невесту будили своими причитаниями подруги и приглашали в баню. Дорога туда и обратно сопровождалась лирическими песнями. После выхода из бани невеста «отдавала волю», т.е. с причитанием клала свой головной убор, «перевязку», на голову каждой из подруг, девушки отвечали ей причитанием.

Девичья перевязка. Экспозиция музея «В Начале было Слово». Фото Е. Мазилова

Далее под исполнение лирических песен она просила у отца лошадь и ехала гулять по деревне вместе с подругами.

Ближе к полудню происходил выкуп невесты. Отец и мать благословляли свою дочь и дарили ей икону, которая называлась «приданной». Как правило, это была икона с изображением богоматери. Затем «приданну» икону везли на венчание, придерживал её маленький мальчик. 

На свадьбу невеста надевала лучший свой наряд — атласный сарафан и золотой плат поверх перевязки: «Наша княгиня молодая модная такая: ходит чудесно, любит одеваться прелестно, ни берет с людей примера, любит платье с кашемера, на всё хватает толку, любит платья из шолку».


Свадебный девичий наряд. Экспозиция музея «В Начале было Слово». Фото Е. Мазилова

В ходе венчания жених с невестой подписывали брачный обыск — письменный акт, содержащий определённые сведения о людях, собирающихся венчаться в церкви, и устанавливающий отсутствие препятствий к совершению их брака. 


Свадебный обыск. Экспозиция музея «В Начале было Слово». Архив Национального парка «Кенозерский»

Брачный обыск включал восемь позиций, подлежащих исследованию священником:

1) звание и состояние;
2) место жительства;
3) возраст;
4) отсутствие плотского и духовного родства и свойства;
5) семейное положение;
6) взаимное согласие (отсутствие принуждения) — до 1775 года от родителей
венчающихся также требовалась присяга, что жених и невеста добровольно
вступают в брак, без принуждения со стороны родителей;
7) согласие родителей или опекунов;
8) необходимые письменные документы, прилагавшиеся к обыску.
Он подписывался женихом и невестой, двумя или тремя поручителями и священником церкви, к нему прилагались подлинные документы, из которых одни (например, разрешение начальства на вступление в брак) хранятся при обыске, с других документов в эту книгу списываются копии (аттестат о службе и т. п.), а подлинники возвращаются с отметкой на них о совершении брака, за подписью священника.

Во время венчания жених и невеста строго соблюдали приметы: «Гляди в алтарь, когда венчаешься, дети будут красивые». До венца жених и невеста ехали в разных санях, а после венчания — вместе. Приданое в сундуках везли в поезде невесты на венчание, а потом до дома жениха. В доме жениха молодую пару встречали хлебом и солью, посыпали голову ячменём. Молодых обязательно «прикокобкивали» — гладили по голове. Муж дарил жене гребёнку, а жена клялась мужу в верности. Божатка (крёстная мать невесты) крутила невесту, заплетала ей две косы и надевала кокошник — символ замужней женщины. 


Замужняя женщина в кокошнике. Олонецкая губерния. Конец XIX в. Фото из коллекции Н.Л. Шабельской. Архив Архангельского областного краеведческого музея 

«Сватушки-дружки, бояра, все поезжана! Из девушки сделала молодушку!» 

Расшитый бисером, золотыми нитями, жемчугом, бусами, драгоценными камнями и обшитый дорогими тканями кокошник был обязательным элементом свадебного наряда, который носился после венчания до появления первенца, а затем только по праздникам. Его бережно хранили и передавали по наследству. Праздничные кокошники в крестьянских семьях были своего рода «запасным капиталом», представляя существенную материальную ценность. Так в начале XX века кокошник, украшенный жемчугом, стоил в среднем 50–70 рублей — за эти деньги можно было купить лошадь. 

Поздравления молодых родственниками шло весело: при этом было принято бить горшки! Все садились за общий стол, а божатка кормила молодых и гостей кашей. Эта часть праздника получила название «столования». По окончании «столов» молодая подносила рюмки сначала родителям, потом родственникам и гостям. За это ей дарили деньги. Молодых провожали почивать и гости расходились.
Будили молодых наутро (обычно дружка, сваха или свекровь) производимым шумом: гремели сковородками, кричали, звонили в «колоколец», били горшки с горохом или деньгами, и произносили пожелание: «Сколько кусочков, столько и сыночков». 

Столование
«За столами за дубовыма, за скатерётками шелковыма»
 
На второй день свадьбы устраивалась «баня для молодых». Её топила золовка (сестра мужа). Молодая должна была «выкупить баню» и подарить золовке вышитую рубаху. 

Женская рубаха. Архив Национального парка «Кенозерский»

После бани она благодарила свёкра и свекровь, одаривая их и всю женихову родню. Родственники молодой жены приговаривали: «Не спала, не дремала, только дары справляла».

Во второй день свадьбы устраивали второе «столование», на него приходила мать невесты с гостинцами для молодожёнов. Во время пира пели свадебные лирические песни. Иногда в гости к родителям невесты молодые ехали уже на второй день свадьбы. Там они ночевали, а утром собирались обратно, заодно забирая с собой скот, который составлял приданое. 

Хлебины 

Через 10–15 дней после свадьбы устраивались «хлебины». Родня мужа ехала в гости к родителям невесты, где их ждало обильное угощение. Это был завершающий обряд кенозерской свадьбы. Свадьба становилась для молодых шагом во взрослую жизнь, сопровождавшуюся уже другими обрядами и жанрами.   

  Хозяйственный уклад
«Владычица Преблагословенная, возьми под свой покров семью мою»   

Чтобы прокормить себя и свою семью кенозерам приходилось много и упорно трудиться. На протяжении веков главнейшими отраслями хозяйства оставались хлебопашество, животноводство, рыболовство, охота.   

В своей хозяйственной практике жители Кенозерья следовали знаниям и умениям, принесенными сюда переселенцами ещё с давних времён. Это и производственный опыт, и следование обрядам, регулирующим цикличность проведения необходимых работ, а также соблюдение обычаев, верований, обеспечивающих, с точки зрения жителей, успешность хозяйственной деятельности. Таким образом, хозяйственный уклад кенозер был самым производственным периодом для человека. 

Земледелие как основное занятие, которым занимается подавляющее большинство населения оказало существенное влияние на образ жизни кенозеров, хозяйственный уклад (сопутствующие промыслы и ремесла, например, мельничный промысел и пр.), пищевой рацион, костюм. В духовной сфере земледелие способствовало сохранению древнего дохристианского цикла календарной обрядности, оказывало влияние на семейную обрядность, фольклор и верования. 

Пахать и сажать начинали в мае (лён, затем картофель), заканчивали серединой июня (хлеб). Пахали и сеяли мужчины, боронили и собирали урожай женщины. Работа на земле, требовавшая больших физических затрат и опыта, считалась мужской обязанностью. Женщина могла принять участие в бороновании, реже в пахоте. Парней начинали учить сеять в конце их домашнего трудового обучения в возрасте 17–18 лет, когда признавали их совершеннолетними и годными к браку).

Деревенская пахота. Архив Национального парка «Кенозерский»

Началу каждого этапа полевых работ сопутствовал обширный комплекс обрядов и магических ритуалов, сопровождавшийся молитвой. В отличие от начала полевых работ, их завершение — жатва — считалась женской обязанностью. Сроки начала жатвы зависели от времени созревания злаков. Жертвенные обряды проводились, чтобы отблагодарить землю-матушку за долгожданный урожай, через них стремились вернуть земле плодородие, обеспечивая урожай будущего года. Кроме того, обряд имел практическое значение: жницам требовался определённый перерыв в работе (рабочий день составлял 12 часов). На жатву и сенокос было принято выходить в нарядной одежде. Женский костюм для сенокоса и жатвы состоял из рубахи, юбки, сарафана, иногда передника. Их надевали в разных сочетаниях. Летом, в сенокосную жаркую пору, защищаясь от комаров и мошки, кенозёры надевали на голову холщовый «кокуль» в виде капюшона, спускающегося на плечи, спину и грудь.

Начало жатвы отмечалось особым обрядом «первого снопа». Первый сноп, называемый «именинником», жала старшая в семье женщина. Сноп обвязывали лентами, украшали цветами, а затем ставили под иконами в переднем углу. Когда жатва заканчивалась, сноп скармливали домашним животным, а часть зёрен прятали до следующего сева. Эти зёрна через год подсыпали в первую пригоршню зерна. 

Женщины во время жатвы работали парами: первая серпом срезала колосья, вторая (эту роль мог исполнять и мальчик-подросток) — вязала снопы. Для связывания злаковых культур в снопы кенозерские крестьянки использовали сноповязку-«кокулюшку», приспособление в виде изогнутой палочки с тупым крючком на конце. Девочек учили пользоваться серпом с 10–12 лет, при этом нередко специально для них заказывали серп меньший по размеру. «А когда первый год жнет молодуха, отдавала свёкру да свекровы страду. Вот приходит с работы и кланяется: «Жали-пожали, страды пострадали, две доли — в засек, а третья — на еду. А тебе, батюшко да матушка, спасибо за то, что хлебы пекла да коров заставала» (Воспоминания М.В. Лоскутовой).


Жатва. Фото Е. Мазилова

Последний сноп после жатвы называли «Спасова (Николина, Ильина) борода». Колосья обвязывали нарядным полотенцем и приговаривали: «Вот вам бородушка, Илья да Миколушка, сейгод уродили хлеба много, на следующий год — ещё больше». Также после жатвы на каждом поле оставляли несжатым пучок колосьев, его называли пожинальной бородой и предназначали какому-нибудь из христианских святых: Илье-пророку (Перуну), Николе-чудотворцу или Егорию. Для этого стебли свивали жгутом, а колосья втаптывали, в землю. Затем сверху клали кусок хлеба, посыпанного солью. Считалось, что в оставленной на поле бородке сохранялась плодородящая сила зерна; Её стремились отдать земле, чтобы обеспечить плодородие земли в будущем году. Молотьба считалась мужской обязанностью, хотя в ней могли участвовать и женщины. 

Преемники традиций. Фото Д. Бастета

Огородничество у кенозеров, как и в остальной России, было развито слабее, чем зерновое земледелие, оно ограничивалось небольшим набором культур (картофель, капуста, морковь, репа, лук, огурцы).

Крестьяне держали лошадей, коров, овец, реже свиней, кур. Скотоводство имело в крестьянском хозяйстве важнейший характер. Помимо мяса, молока и шерсти, обеспечивало хозяйство тягловой силой и удобрением. 

С пастбища. Фото И. Коваленко

От плодовитости и сохранности животных зависело благополучие семьи. Поэтому большинство часовенных «посвящений» в кенозерских деревнях было «скотьим богам» с заветами от «скотского» и «конного» падежа.

До сих пор не забыты в Кенозерье заговоры, каждый из которых был предназначен для достижения конкретной цели. От мольбы на хороший урожай, помощи в болезни и «присушки любимого», до успеха в охоте и рыбалке, благосклонности властей. Как правило, заговоры хранятся «знающими» людьми в тайне. На удачный лов рыбы крестьяне читали заговор: «Встану я, раб Божий (имя) благословясь, пойду перекрестясь, умоюсь ключевой свежей водой, утрусь тонким бранным полотенцем. Пойду из дверей воротами в чистое поле, в восточную сторону, под молодой месяц, под частые звезды. Помолюсь и поклонюсь святым славным апостолам Петру и Павлу. Пойду я, раб Божий (имя) к тихому озеру, к тихой реке и закину я, раб Божий (имя) (вершу, сеть, невод и др.). Наполни, Господи, мои снасти всякой рыбой». На удачную охоту крестьяне читали заговор: «Ни стрелец идет, а старец, ни ружья несет, кадило, не стреляет, а благословляет, все к завтрею оставляет». 

Под старость надо душу спасти
«Довел бы Господь к Угоднику...» 

Зрелость — это этап жизни, на котором формируется особое отношение к Богу. Человек готовится к встрече с ним, очищается духовно. Кенозерье уникальное священное пространство с предельной концентрацией сакральных объектов — монастырей, часовен, поклонных крестов, «священных» рощ и камней. 

На территории было расположено 4 монастыря, церкви, множество часовен и святых рощ. К «Кенозерской Фиваиде» относятся: Макарьевская Хергозерская пустынь, Кирилло-Челмогорская пустынь, Пахомиево Спасо-Преображенская Кенская пустынь и Аглимозерская пустынь. Кенозеры в зрелости посещали святые места, чтобы очиститься, укрепить свой дух, попросить совета. Опорой на нелёгком жизненном пути, стала крепкая вера и искренняя молитва. В мае и июне к «духовным светильникам» в «дальние богомолья» крестьяне отправлялись в одиночку и группами. Доминировало женское население, мужчины были редкими «дорожниками». 

«По-старому да по-прежнему…»
 
Устойчивой возрастной границы наступления старости крестьянская традиция не выделяла, хотя стариками и старухами считали людей, достигших пятидесятилетнего возраста. О старости в народе говорили «на закат повернуло…», «дни заходят...», проводя аналогию между человеческой жизнью и заходом солнца. Это время приближающейся физической немощи и, одновременно, пора особой жизненной мудрости. В крестьянской традиции XIX–XX веков по этнографическим материалам отношение к старости было более отстранённым и, на взгляд сегодняшнего горожанина, довольно равнодушным. Такое отношение было обусловлено определёнными социальными и культурными факторами. 

В категорию «престарелых» входили люди уже действительно старые, хотя это название перекрывало термин «старик». Большое влияние на норму стариковского возраста оказывал тягловый срок: к его окончанию «подгонялись» традиционные представления о физиологических изменениях, выражавшихся в двух основных признаках — невозможность иметь детей и утеря трудоспособности. Зачастую для крестьян маркером наступления старости была утрата человеком репродуктивных способностей и полноценности — как в физиологическом, так и в социально-экономическом отношении. Это подчеркивалось и особенностями костюма стариков и старух, одежда приближалась к детской по целому ряду признаков: практическое отсутствие половых различий, запрет на новое платье даже в праздники, отсутствие каких бы то ни было украшений, необязательность штанов (для мужчин) и даже перепоясывания. 

 «Колю-закалываю, колю-заговариваю» 

Жизненная особая мудрость, магические знания и навыки, опыт взаимодействия с потусторонним миром пожилых крестьян, их взаимоотношения со областью «иного», компенсировали социальную и физиологическую немощность. По крестьянским поверьям, знахарские «знания» могут быть «переданы» человеку в юном и зрелом возрасте. Знахарями считались, как правило, пожилые мужчины и женщины. В ХХ веке это стало преимущественно женским занятием. «Знающие старушки» наследуют знания либо у родителей, односельчан, либо от профессиональной «ворожеи».

«Знающая» Агафья Александровна Артемьева. Деревня Вершинино. 1991 г. Фото Н. Мазаловой

Особую роль в укладе жизни кенозер играла бытовая магия. Для того чтобы она действовала, нужно было смотреть на окружающий мир как на одухотворенную и живую субстанцию, ограниченную слева и справа лесом и озером, а сверху и снизу — горним и «нижним» миром. Это отражено в многочисленных сохранившихся заговорах.

В лесу жил леший, к которому нужно относиться уважительно, — поэтому ругаться в лесу запрещалось. Местные жителей до сих пор помнят рассказы о русалке, расчёсывающей свои волосы у воды на камне близ «святой» рощи в Шишкина. В каждом доме обитал свой «домовой», которого называли также жихарем или хозяюшком, ему приносились угощения и подарки. В деревне Телицына говорили: «Жихорь-вахорь, выдь с лопаткой, дай в кроватку!». Почтение к водянику было обязательным для рыбака, занимавшегося промыслом на Кенозере — здесь помнят об архаичном обряде «кормления» воды (…). Младенца заговаривали от болезни, обмывая его в медной лохани с водой, в которую клали серебряные монеты: «На золото, на серебро ничего не пристает, так и к рабу Божьему (имя) ничего не приставай». Знахари использовали веретено при заговоре: «Колю-закалываю, колю-заговариваю колюху и золотуху шведскими ножами и немецкими ножницами. Ты меня раз, я тебя два, ты меня — два, я тебя — три… На десятый нож заколю и защемлю, в щель заколочу. Ныне навеки, отныне и до веки. Аминь». Кольцо же использовалось для любовной «присушки».   

«Ляг оберег на мой порог…»
 
В конце 1920 — 1930-х годов в деревенской культуре особенно возросла роль «божественных» стариков и старушек, когда сельские церкви были закрыты или разрушены, а приходские священники — изгнаны или репрессированы. В результате, после лишения контактов с официальной церковью, религиозную лакуну возглавлял, осуществляя функцию священника и координатора религиозной деятельности кто-либо из жителей деревни.  

Пелагея Николаевна Ножкина. Фото Н. Чеснокова.1990-е гг

Они совершали некоторые церковные таинства (в частности, крещение), регламентировали правила паломничества, порядок совершения крестных ходов, хранили священные реликвии, иконы, божественные книги.

Полетай, душенька, в рай
«Мать сыра-земля, прости меня и прими»   

Всё, что имеет начало, имеет и свой конец. Так, и человеческая жизнь рано или поздно заканчивается. К смерти кенозёры относились как к непреложному закону природы, к которому надо было обстоятельно подготовиться, соблюсти обряды и обычаи, при этом церковные составляли лишь небольшую часть.   

К смерти старики начинали готовиться заранее — беседы о грядущей смерти, приготовление для себя «смерётной одежды» или гроба составляют важную и неотъемлемую часть субкультуры пожилых крестьян и крестьянок. Одежду, в которой хоронили, называли «умиральным платьем» или «одеждой на смерть». Её начинали собирать в возрасте после 70–75 лет, она включала в себя: «платье, рубашку, штаны, чулки, тапки, кофту, белый платок, штаны, поясок, лапти, полотенце, крестик, молитву и холст для покрывания — савана». При изготовлении одежды на «смерть» соблюдались определённые предписания. Одежда должна быть «новой, чистой и сшитой вручную без узлов, движением иголки от себя».   

По народным представлениям для себя и своей жены хозяин и должен был заранее изготовить гроб — это сулило долгую жизнь. Его обычно держали на чердаке, нередко наполнив житом (ячменём), чтобы «на том свете жизнь была богатой». Здесь же могли держать и намогильный крест. Зерно из гроба после смерти владельца раздавалось нищим.   

«Господи, пособи ты мне умереть да с ног — да в гроб!» 

Человек, чувствующий свой скорый конец, просил родственников отнести его на поле проститься с землёй и окружающим миром со словами: «Мать сыра-земля, прости меня и прими, прости, вольный свет-батюшка!».   

Для облегчения агонии умирающего открывали окна и печные трубы, читали над человеком молитвы, обтирали его «святой» водой. Перед смертью старались простить долги, покаяться в своих грехах, раскрыть тайны. Считалось, что так легче будет уйти в мир иной. Умирающий из своих рук благословлял иконой родственников. Человек, чувствовавший приближение смерти, нередко просил выполнить личные просьбы, которые касались похорон, особого места на кладбище, ритуальных действий.   

Если заранее усопший не называл, кого приглашать для обряжения, то звали обычно конкретного человека, который «знает, что надо делать». Это чаще всего была опытная в таких делах старушка, которая не только сама делает печальную работу, но и направляет деятельность близких.   

Знающие люди в доме ставили чашу с водой «для омывания души» умершего. После похорон воду выливали в «красный угол» дома, который считался местом обитания ушедших родственников.   

Похороны проводились на третий день после смерти и сопровождались не только церковными обрядами. По народным представлениям, смерть человека создавала «угрозу» для окружающих его людей, так как являлась нарушением границы, отделяющей «мир живых» от «мира мёртвых». Поэтому смысл погребальных обрядов — отделение умершего человека от мира живых, установка между ними границы. В момент смерти открывали печную трубу или форточку, чтобы «освободить душе дорогу»; на окно вешали кусок холста или полотенце, на котором, по народным представлениям, отдыхает душа.   

Первый, кто выходил из дома после смерти человека, открывая дверь, говорил трижды: «Полетай, душенька, в рай!». Особенностью этого этапа в северной похоронной обрядности был обычай ставить сразу после смерти в «красный», или Божий, угол дома камень и веник. В гробе часто оставляли чулки и платы, чтобы покойник передал привет родне «на тот свет ушедшей». Под подбородок или «под мышку» также клали яйцо, объясняя это поверьем, что так лицо умершего не почернеет до похорон. Гребень клали в руку умершему мужчине, чтобы «на том свете причесывался». Все тряпки после обмывания тела, мыло и одежду, в которую был одет умерший, сжигали на берегу озера или реки. 

Покойника обряжали в чистую «смертную одежду» и укладывали в гроб. Гроб ставили в самой холодной комнате на лавку ногами к двери. Нередко трёхдневный срок не выдерживали, особенно летом. Оставлять одного умершего не полагалось, поэтому устраивались «ночные бдения» у гроба. Прощаться с покойным приходили в течение всего времени, пока он находился в избе. У тела неотлучно находился кто-то из родственников. Приносили цветы, свечи, медные монеты («дорогу на тот свет выкупать»), бумажные деньги, которые потом забирали из гроба, чтоб расплатиться с могильщиками. Уходя, целовали покойника редко, но обязательно трогали ноги и уходили не оглядываясь. Зачастую для причитания приглашались опытные вопленицы. В причётах рассказывалось о прижизненных делах умершего и о «горькой судьбинушке» близких, которых он оставил. 

В погребальной обрядности Кенозерья камень клали на лавку, где лежал покойник. Возможно, он был маркером границы между миром мёртвых и миром живых. Хоронить полагалось до полудня. Покойника выносили в открытом гробу ногами вперед, чтобы он «не видел дороги назад». С той же целью путь похоронной процессии устилался еловым лапником, а иногда гроб выносили через окно или хлев, после чего в доме мыли пол. При этом гробом трижды ударяли о порог, как бы обозначая одну из границ, отделяющих мир живых от мира мёртвых. По лавке, на которой лежал покойный, ударяли топором или ножом, «чтобы отсечь этим смерть». На улице с усопшим прощались те, кто не приходил в дом. Стулья, на которых до этого стоял гроб переворачивали (говорили: «надо окувырнуть»), затем обходили дом со свечой. 

Похороны И.Г. Сивцевой. Деревня Поромское. Архив К.Ф. Шишкиной. 1950-е гг.

После прощания гроб закрывали крышкой и слегка «прихватывали» её гвоздями, чтоб на кладбище можно было открыть для последнего прощания. Гроб в зависимости от сезона ставили на сани, телегу или на лодку. Во время поездки на гробе может сидеть кто-то из самых близких родственников. На гроб принято было стелить полотенце.

Отпевали покойника в церкви, для чего его везли на погост. Обряд «выкупа» предшествовал опусканию гроба в могилу. Присутствующие бросали в могилу медные монеты. Первыми к засыпанию могилы приступали родственники умершего, бросая в неё горсть земли. Сверху на могилу насыпали небольшой холмик и устанавливали крест или намогильный знак. Могилы обкладывали дёрном, крест ставили в ногах покойника. Существовала традиция повязывать на крест старое льняное полотенце, которое использовали и при переноске гроба и опускания его в могилу. На похоронах пели и причитали, иногда прямо на кладбище угощались «кутьей», которую пробовали все присутствующие. При выходе с кладбища каждый опахивал ноги от могильной земли, после кладбища мылись в бане. 

Чтобы покойник «не покушался на семейное добро и не пытался забрать свою долю», нужно было выделить ему эту долю в ходе похоронного обряда. Чаще всего её олицетворял кусок хлеба с солью, который клали в гроб. Нередко это действие сопровождали магическим приговором: «В гроб под левый локоть кладут, што хлеб-соль с собой, не приходи домой». 

Погребальные обряды кенозер имеют языческие корни, в них сохранился отголосок веры в духа-хозяина — «жирового»: «Надо всегда говорить «Господи, благослови. Везде есть жировой, и по одному на кладбище не ходят». После того, как могила закопана и крест установлен, все прикасались к нему со словами «Мы к тебе придём, а ты к нам не ходи», и уходят не оглядываясь. 

Во многих местах деревенские кладбища находились «за водой» по отношению к поселению — на острове, или через реку. Некоторые кладбища Кенозерья были связаны с ближайшими географическими объектами и получали название в зависимости от них: Ряпусное (Ряпусный остров), а некоторые имели совершенно самостоятельные названия: Под Ивана, Монастырь, Скоморошье, Плакида, Бабье, Гагарье.   

Ориентация могил на кладбищах, расположенных на территории нынешнего Кенозерского национального парка в основном традиционно северо-восточная и восточная. Кладбища расположены, как правило, на возвышенных местах, в рощах, состоящих из смешанного леса с преобладанием сосны или ели, на песчаных почвах. Особенностью погребальной традиции Кенозерья является ориентация захоронения в зависимости от визуальных связей с конкретной деревней, наличие на «священном острове мёртвых» индивидуальной пристани поселения. 

«На поминки не зовут, должны помнить» 

Чтобы душа усопшего обрела покой, православная вера предусматривает проведение специального обряда — поминальной трапезы.
В дни поминовения усопших (третий, девятый, сороковой дни) люди верили, что «ангелы приносят душу покойного в родной дом, где её следует накормить». Покойник, по народным представлениям, «испытывал те же потребности, что и живой человек». Во время поминальной трапезы для него на общем столе в красном углу «под образами» ставили отдельный прибор. После сорокового дня сильное проявление горя по умершему человеку считалось нежелательным и даже опасным. Верили, что слёзы тоскующих могут «затопить» человека на том свете или даже вынудить его приходить в свой родной дом». Чтобы «отвести тоску», утром и вечером при умывании читали специальный заговор. После похорон люди верили, что «умерший сохраняет связь со своими родственниками и становится их духом-хранителем». 

Список использованной литературы: 

1. М. С. Гусева. Социально-экономическое положение деревень Почезерского прихода конца XIX–начала XX века (по материалам Статистического Бюро Олонецкого Губернского Земства). Кенозерские чтения — 2011. Человек и среда: гармония и противоречия: сборнипк материалов V Международной научно-практической конференции / сост. М.Н. Мелютина; отв. ред. Е.Ф. Шатковская; ФГБУ «Национальный парк «Кенозерский». Северодвинск, 2012. 

 2. Мелютина М.Н., Шептунов А. Тексты к экспозиции музея «В Начале было Слово». Научный архив ФГБУ «Национальный парк «Кенозерский». Архангельск. 2015 г. 

 3. Панченко А. Образ старости в русской крестьянской культуре. Исторические формы отношения к старости «Возраст случился»: модель и антимодель индийской старости журнал «Отечественные записки».
https://magazines.gorky.media/oz/2005/3/obraz-starosti-v-russkoj-krestyanskoj-kulture.html

4. Сайт Российского этнографического музея URL: https://ethnomuseum.ru/materialy-po-ehtnografii/#deti-i-i-narodnaya-pedagogika-russkie




15.12.2020

Традиционное природопользование

Читать далее
30.07.2020

Праздничная культура

Читать далее
21.05.2020

Кенозерская кухня

Читать далее